У девочки Лёли мама красавица, папа психолог, дедушка физик, второй дедушка антисемит. Сами видите, приличная семья. Мать, архитектор, рожала девочку для себя. Это был её лучший проект — глазки синенькие, косички всякие. То есть она думала, что для себя.
В холле роддома её встретила родня, построенная праздничной немецкой свиньёй. Девять человек, включая тёть и гувернантку. Они выучили наизусть Бенджамина Спока и стали умней, чем вся детская энциклопедия. Они знали в деталях, как растить и воспитывать любое, что бы там ни родилось. Каждый имел в карманах неприкосновенный памперс, кипячёную соску, парацетамол и много-много зелёнки. Они нашли под Москвой колхоз и построили в нём трёхэтажный дворец, иначе ребёнку нечем дышать.
Сами понимаете, тендер на прогулку с младенцем мать выиграла лишь через полгода. Не то чтобы её считали слабоумной. Просто не до конца доверяли. У неё же эмоциональная сфера ни к чёрту после родов.
Для прогулки всё приготовили. Дитя завернули в штанишки, курточки и одеяла. Перевязали шарфом. Коляску установили в сторону природы так, чтоб доехать, никуда не сворачивая. Матерь должна была таскать повозку взад-вперёд, смахивая слёзы умиления. И непонятно как, но коляска опрокинулась. Все знают, что это невозможно. Бабушки, тёти, оба деда, физик и антисемит, муж-психолог, — всем известно, коляски не опрокидываются. Разве что вы помчитесь, обгоняя ветер.
И вот, расхристанная мать прибегает с дитём на руках. Коляску бросила. Голосит, плачет — ребёнок ударился и теперь вырастет дурой. И что же я за мать такая, ехидна. И глазами просит, чтоб её казнили каким-нибудь жестоким способом.
Мужчины помчались в медицинскую больницу обогащать айболитов небывалыми взятками. Женщины напоили плачущую мать валерьянкой, уложили в постель. И вот лежит она под раскрытым окном. И слышит Голоса.
«Так, едет коляска. Наезжает на камень. Ребёнок выпал. Где, где его голова? Опять едет. Опрокидывается. Где голова?»
Она посмотрела в окно. А там бабушки из тряпочек и каши скрутили муляж ребёнка. Набили перловкой штанишки и курточки. Вместо головы укрепили грейпфрут. И ходят, роняют коляску. Смотрят, можно ли с такой матерью остаться дурой на всю жизнь.
Недавно я ночевал в том доме, дышал неразбавленным кислородом. Девочке Лёле уже шесть лет. Она сервировала стол и подписала каждую салфетку большими печатными буквами: «ЛЁЛЯ». Чтоб никто не перепутал, кто тут самая воспитанная барышня.
Я смотрел и думал. Вот у меня тоже дети. Девочка и девочка. Алика худая и всегда голодная. У неё такой интересный желудок, еда пролетает насквозь, не задевая этих, как их там, ворсинок. Маша, наоборот, может неделю питаться одним только запахом от яблок. Мы живём в уютном доме рядом с автотрассой. Гости сразу видят — здесь живёт холостяк с бестолковыми детьми. Дизайн, как в самолётном ангаре.
Занавесок у нас нет. Не приживаются. Может, им фосфатов не хватает. В ванной их съел хомяк, на кухне — не знаю, тоже кто-то съел. В гостиной висят криво. Девочкам была нужна фата для непрерывных свадеб, они использовали тюль. Алика поскакала однажды навстречу единорогу прямо в фате. От стены оторвалась штанга, упала на Машу, сломала корону. Так началась женская борьба за трон.
Я эту штангу приделывал трижды, она всё равно кривая. Не хочет быть занавеской, хочет быть фатой на свадьбе. Решили, пусть висит, как ей удобно.
Ещё есть кот, источник уюта. Сейчас он немного линяет. Зато сразу видно, что он не фонограмма.
Коляска тоже есть, кукольная. Однажды Алика залезла в неё с ногами и попросила отвезти в аэропорт. Игра называлась «быстрое такси». У Маши такой стиль езды, жёсткий, Алика вышла на ходу прямо в шкаф. Звук при этом был, будто ударили в шаманский бубен. После аварии Лялю надо было пожалеть, подуть ушибленный лоб, потереть, и вот оно опять побежало расти и развиваться. Никаких муляжей из перловки и валерьянки растревоженному отцу.
В остальном — всё так же. Гречка с молоком, утром какао, осенью в школу. Там девочек учат разводить на окнах занавески, в которых я не разбираюсь.
